Эрик сидел на неудобном колченогом стуле, более подходящим для декораций, чем для сидения. Отсюда, с левой части рампы, была хорошо видна одежда сцены: кулисы, падуга, задник. Замершие, как во сне, фурки. Тихо... Он щёлкнул большим и средним пальцем. Спокойно, уверенно и негромко. Сцену осветил неяркий софит. Стали видны лучи и искорки пыли, мерцающие, словно души людей, что вспыхнули когда-то на этой сцене на краткий миг и растворились в небытии и забвении. Краток век славы. Увы. И теперь только реквизит помнит какую бурю оваций они рождали в зрительном зале. Помнит. Но никогда не расскажет. В разлившейся полутьме не сразу можно было заметить седого лысеющего мужчину в дорогом, но мятом и потёртом на рукавах пиджаке. Он стоял по правую руку от Эрика. Это был странный разговор двух профессионалов. Со стороны казалось, что они молчат вот уже минут пятнадцать. Но это было не так. Они вели диалог. Мысленный. Известнейший в столице критик и главреж театра, чьи постановки в день выхода увеличивали тиражи жёлтой прессы на несколько порядков, а приёмы и решения становились даже не модой, а иконой для провинциальных театров.
-- Чего-то не хватает.
-- Да. Картинки нет.
-- Лубок. А ведь мы сделали всё по сценарию.
-- Формально - да. Мы достали все эти предметы и раскрасили декорации так, как было описано автором. Мы перенесли на сцену все до последних мелочей.
-- А душа ушла. Нет души.
-- Да. Потеряли мы её за вещами, за эпатажем.
-- Может быть, минимализм?
-- Нет. Это не минимализм. Это пустышка. Ноль.
-- Через неделю премьера. Это провал.
-- Ну-ну... Когда у тебя провалы-то были? Придумаем что-нибудь.
-- Легко сказать... "Что-нибудь".
Сзади, в зрительном зале, громко хлопнула спинка кресла. Мужчины недовольно обернулись.
-- Почему посторонние на репетиции?! - явно с удовольствием, а не с раздражением крикнул Арсений, главреж театра. С удовольствием, потому что теперь можно было сорвать зло от отсутствия идей на артистах или работниках сцены. Оба мужчины повернулись и стали всматриваться в сумрак зрительного зала, лишь в центре разбавленный жёлтым пятном режиссёрского столика. И только что казавшийся пустым, словно вымершим, театр ожил, зашевелился, всё пришло в движение, заколыхались кулисы, простучали колёсами фурки, зажглись лампы в зрительном зале, что-то упало и громко звякнуло в оркестровой яме.
Пожарник и электрик подошли к молодому парню и девушке, которых высветил луч прожектора.
-- Кто это? - непонятно кого спросил Арсений. А Эрик подпёр щёку указательным пальцем и, близоруко щурясь, стал внимательно рассматривать девушку.
-- Нет, я вас спрашиваю, кто эти люди? Вы сорвали репетицию. Мы декорации сдаём, а тут посторонние. Не театр, а проходной двор.
-- Публичный дом, - вставил свои «две копейки» Эрик, известный театральный критик.
-- Вы что меня позорите? Устроили здесь бл...тво! - не унимался главреж. И сам себя накачав гневом, совсем уже фальцетом заорал: "Вооооон!" - Указывая пальцем на дверь и брызжа слюной.
-- Успокойся, Арчи, - Эрик тронул за плечо Арсения, - посмотри- ка лучше на девушку.
-- Опять ты за своё? Какая ещё из твоих подстилок не играла на этой сцене, старый кобель.
-- Да. Я не молод. И то, что я в таком возрасте ещё "кобель" сочту за комплимент. Девушка, подойдите сюда, - обратился он к неожиданным зрителям.
-- Пойдём, Поля.
Парень взял девушку под руку и повёл к сцене. Она улыбалась и смотрела сквозь людей, сквозь декорации и задник. А он бережно вёл Полину, подставив локоть, за который она держалась, как за руку поводыря. Девушка была слепа. Она была красива, даже прекрасна. Но слепа.
Весь запал Арсения куда-то пропал. А Эрик поставил ногу на сидение колченого стула и, опёрся подбородком о ладонь, внимательно рассматривая девушку.
-- А что, такого ещё не было. Слепая актриса в главной роли.
-- Ты выжил из ума. Тебе надо бросать пить. Слепая актриса?! Нет, ты точно сумасшедший.
-- Да. Именно поэтому ты и зовёшь меня на каждый генеральный прогон. Или, когда заходишь в тупик.
-- Это правда, - согласился Арсений.
-- Как вы сюда попали?
-- Поля очень хотела побывать в театре. Очень. Она много читала, когда была здорова. И сейчас. по Брайлю. Это мечта. Знаете, как это? Когда не можешь без этого жить! А жить ей осталось совсем немного. Опухоль. Не сердитесь, мы сейчас уйдём.
-- Ты могла бы сыграть роль? Здесь, на этой сцене? - неожиданно спросил Эрик, ввергнув весь театр в бездну немой сцены. Всё замерло.
-- Да, - тихо ответила Поля.
У правой кулисы раздался грохот разбитого реквизита. Стоявшая рядом Татьяна, прима, развернулась и пошла вон высоко подняв голову и, отталкивая носком туфельки белые осколки. Мужчины проводили её долгим задумчивым взглядом.
-- Спасибо за помощь, Эрик. У меня теперь, как гора с плеч. Никак не знал, как ей сказать об этом.
-- Не стоит благодарностей. У стен нашего театра такие длинные уши, что она уже давно в курсе твоих отношений с Настей Полевой со второго курса. На детишек к старости потянуло? И после этого я - "старый кобель"? Эх, Арчи... Это не мы, это жизнь такая. Говорят, настоящая любовь бывает только в первые три года. Потом привычка.
-- Твоя философия не выдерживает даже лёгкой критики. Ты просто завидуешь нормальным людям. Простые заботы, дом, дети, работа. Тяжёлая работа. Проблемы... Знаешь, может быть проблемы делают любовь крепче?
-- Кому ты промываешь мозги, старый меланхолик? Проблемы рушат семьи и убивают любовь. Так что, если хочешь жить - умей вертеться. А что бы хорошо жить, надо крутиться юлой.
-- Ну да. Вот ты крутишься, крутишься всю жизнь и что? Дача, свой журнал, почёт... А живёшь-то один, как лунь, в своём доме.
-- Один я, допустим, редко бываю. Обычно в компании. И знаешь, я не жалуюсь на жизнь. Более того. Я - это тот случай, когда говорят "жизнь удалась".
-- И от этой твоей "жизнь удалась" ты регулярно скатываешься в глубокий запой? А я тебя вытаскиваю.
-- Мы можем идти? - тихо и проникновенно спросила девушка.
-- Постойте, - Арчи спустился в зал и усадил ребят напротив авансцены, - вот что. Дело это серьёзное, и я хочу, чтобы вы хорошо подумали. Мы играем "Марию Магдалину". Вам известна её история?
-- Да, - тихо сказала Полина, - это девушка, которую раздели перед казнью, но она обратилась с молитвой к Богу, и у неё отросли волосы, прикрыв наготу.
-- Ну... если не вдаваться в подробности, то, в общем-то, правильно. Однако, если вы будете так тихо говорить, вас никто не услышит.
-- Я буду стараться, - громко и твёрдо произнесла девушка.
Арчи и Эрик переглянулись.
-- Она будет стараться. Ты понимаешь, Эрик, она будет стараться! А сценическое движение, риторика и пластика - это для лохов, проводящих пять напрасных лет в театральном. Нет, это катастрофа. Это провал.
-- Ну почему? У Магдалины практически нет диалогов. Я что-то вообще не помню, есть ли у неё текст в этой пьесе? Выйти, поразить зал и умереть - вот и вся роль. Здесь главное - не слова. Здесь душа нужна. А её сыграть нельзя. Давай посмотрим, Арчи, рискнём, а?
-- Так, репетируем сцену казни! - Арчи звонко хлопнул в ладоши.
Прожектор высветил нависающий над сценой огромный серый крест. Из-за правой кулисы вышли двое монахов в серых балахонах, скрывающих лица, со свечами в руках. Из сумрака сцены вышли актёры в повседневной одежде. Зазвучала торжественная и печальная музыка. Пятая симфония Малера. В этой музыке Полина почувствовала не просто грозный и суровый мир современности, но и глумящийся, непостижимый в своей гениальной, враждебности и жестокости. Она знала эту музыку. Она знала, что закончится всё оптимистичным волевым порывом души, души, прошедшей все испытания, но не сломленной и не осквернённой бессмысленностью этого мира. Чистая и светлая мелодия финала согреет душу, а обиды и унижения канут в лету, не оставив своих чёрных следов на этой кристально чистой душе.
Полину накрыли белым саваном и поставили у подножия креста.
-- А какой у меня текст?
-- Вы должны обратить взор к небу и прочитать вот это, - сказал, подойдя к Полине помощник главрежа.

За что мне эта доля?
Или чья злая воля
Надо мной царит, как ночь?
И никто мне не в силах помочь
Найти его любовь...
Я с ним искала счастья,
Только он неподвластен.
Среди всех моих мужчин
Лишь один он, лишь он один
Так добр и нежен был.
Но не любил...
Как его найти?
Как его вернуть?
Как сказать "прости"?
Как сказать "забудь"?
Я не знаю, как мне быть,
Как его любить...

Я с ним искала счастья,
Только он неподвластен.
Среди всех моих мужчин
Лишь один он, лишь он один
Так добр и нежен был.
Но не любил...

Иисус:
Путь начертан мой
В звездной вышине
Но любви земной
Не осталось мне

Вместе:
Я не знаю, как мне быть,

Магдалина:
Как его любить...

Иисус:
Простые радости земные...
Магдалина:
За что мне эта доля?
Мне не суждено их испытать...
Или чья злая воля?
Царит незримо...

Вместе:
Надо мной...

Иисус:
Высшая власть...

Магдалина:
Царит как ночь...
Иисус:
Всесильная власть...
И никто...

Вместе:
Мне...

Иисус:
Не дано связать
Магдалина:
Не в силах помочь
Здесь, на земле

Магдалина:
Найти его любовь...

Иисус:
Волю Бога и любовь...
Магдалина:
Найти любовь.

«Иисус Христос – суперзвезда»
Рядом с девушкой встал длинноволосый парень с грустными глазами и татушкой на шее с изображением безудержно смеющегося черепа.
Арчи махнул рукой, и они прочитали свой текст. Получилось весьма невыразительно.
Эрик взглянул на главрежа, и в его глазах блеснула эврика. Тот вопросительно поднял брови, и они молча смотрели друг на друга минут пять. Потом резво и живо они спустились в зал, сели за режиссёрский столик, и всё в театре пришло в движение, словно энергия и очарованность главрежа, передалась артистам и работникам сцены. Помощники уже о чем-то договаривались и подписывали какие-то бумаги с Полиной и Глебом, артисты шумно обсуждали случившееся, осветитель громко кричал механику сцены: "Вира! Вира давай! Да не майна, а вира!". Застучали колёсиками фурки, меняя картину сцены. Жужжа и скрипя, с колосников спустился привязанный к канату пыльный мешочек. Театр ожил.
-- Это будет бомба!
-- Да уж, Эрик. Ты просто генератор идей! И посмотри, как ожила сцена! Она стояла и вокруг неё была жизнь! Понимаешь, жизнь! Не нарисованные декорации, и не гениальная, но всё-таки игра наших актёров, нет. Это была настоящая жизнь! Это было восхитительно. Это будет бомба. Вот, говорят, что пьесы делают театр. Нет. Театр делает чудо. Гений. Искра Божия. Только что ничего не было, пустышка из декораций, и вот нате, получите, новая звезда! И вокруг неё всё ожило. Воистину, неисповедимы пути Господни!

Прошёл месяц.

Настало время генерального прогона. В зале критики и журналисты. Родственники и подружки актёров. Пустые места есть, но их немного. Арчи остановил артистов, сделал какие-то пометки в журнале и постучал чайной ложкой по подстаканнику.
-- Сцена казни!
Он сел и вперился глазами в сцену. Это был ключевой момент. Никто, кроме него, не знал о том, что сейчас произойдёт. Магдалина-Поля должна появиться на сцене обнажённой. Когда они с Эриком поняли, что уговорить девушку не удастся, они придумали тонкий ход. Костюмерша подобрала трико телесного цвета. Великолепная фигура девушки была видна как на ладони, при этом её, как оказалось, весьма тонкие чувства никак не были затронуты. Трико было плотно стянуто шнуром, змейка которого тянулась по спине от затылка вниз. Сверху девушку прикрыли саваном. Белой полупрозрачной материей.
Девушка встала у подножия креста. Слева и справа расположились монахи, а по правую руку Иисус. Зазвучала музыка. Симфония №5 си-бемоль. Главреж сделал невидимый для слепой Поли жест, и к рампе тихонько подошли фотографы и операторы.
Призывный голос труб ослаб, оркестр подхватил мелодию траурную и печальную. Инструменты то погружались в бездну отчаяния, то вспыхивали искоркой надежды, тепла и любви, как в жизни, жестокость и невзгоды сменяет женское тепло, ласки и доброе слово. Но мелодичные мотивы непременно сменяются взрывами отчаяния и безысходности. И безграничной жестокостью, и несправедливостью жизни. Ровное и слаженное течение композиции неожиданно сменяется имитационной полифонией, Малеровским дуализмом, показывая неоднозначность бытия. Подлый гений и Падший ангел. Горькая правда и ложь во спасение, радость от боли и от радости боль... И вот, наконец, адажиетто. Струнная мелодия. Спокойная и ровная. Всё кончено. Светлая и прозрачная мелодия, как в песнях Гайдна, развязка. Она возвещала о том, что борющаяся с невзгодами душа всегда возьмёт верх. А нападки и жизненные невзгоды лишь разобьются о её чистоту, не оставив и следа. Финал.
Музыка стихла. Было слышно, как жужжит электрод главных прожекторов. И вдруг! Неведомая рука дёрнула шнурок трико, включился вентилятор, скинув саван, и девушка осталась абсолютно обнажённой в лучах прожектора на сцене перед полным зрительным залом!
Защёлкали объективы, забегали операторы, камеры замелькали зелёными и красными огоньками, замерцали вспышки... Поля ничего этого не видела. Она была слепа. Поджав ногу, чуть согнув её в коленке, одной рукой девушка прикрыла грудь, а другой причинное место. Голову подняла высоко вверх, и в лучах софитов стали хорошо видны две дороги унижений, нарисованные слезами на прекрасном и невинном лице. У левой кулисы стояла уборщица, тётя Люба. Она уронила швабру и, прикрыв рот платком, смотрела на Полю широко раскрытыми от ужаса глазами. А вокруг неё суетились фотографы, щёлкая, изгибаясь неестественно, порой распластавшись по полу или забравшись на стул, подходили всё ближе и ближе, окружая девушку шумным, бездушным, но очень высоко профессиональным роем. Это были мастера своего дела. Некоторые годами работали в модных журналах и имели собственные студии и галереи. Они были Профи. Как стало потом известно, фотография с русым завитком волос, подсвеченным прожектором чуть выше невинной девичьей руки на фоне сцены и огромного креста, обошла весь мир. И даже удостоилась первого приза на одной из престижных фотовыставок.
Наконец, очнулся и Глеб. Он грубо растолкал корреспондентов и накрыл Полину пиджаком. Они ушли.
-- Это будет супертрейлер и отличная рекламная компания! Скандалы, сплетни и аншлаги нам обеспечены!
Арчи, довольно потирая ладони, встал, заходил налево-направо.
-- Так, так. Не расслабляемся. Продолжаем! Настя, Полева! На сцену!

С Глебом они расстались. Случившееся не было виной Поли. И Глеб это понимал. Понимал, но не мог себя преодолеть. В театр её, конечно, не взяли. Это был гэг, шутка. Полина очень страдала первое время. Не могла забыть Глебушку. Милого и родного Глебушку. Она доверяла ему, как себе. Они были вместе долгих три года. И этот поход в театр. Он очень хотел сделать её счастливой. Очень.
Иногда ей казалось, что причиной разрыва стало что-то другое. И начинала долгие копания в себе. Порой замирала с книгой, усыпанной точками Брайля на долгие полчаса. А потом, смахнув слезинку продолжала чтение. Она не расценивала это, как предательство. Нет. И не осуждала. Её вылечили. Нашёлся спонсор и опухоль ей удачно удалили. Но зрение не вернулось. Прошло много лет, и она вышла замуж.
Поля была счастлива. Они с мужем жили в спальном районе. Иван много работал на заводе, а Полина ждала его дома. У них рос замечательный весёлый малыш. Иногда удавалось отвезти его в Крым. Мальчик часто болел, особенно осенью и зимой. Полипы. Операция была им не по карману. Вот и возили они его на море. Промывать солёной водой гайморовы полости. На какое-то время хватало.

Спектакль прошёл тогда с большим успехом. Критики писали, что это одна из самых удачных и самых странных постановок Арсения. Невыразительный сценарий, минималистические декорации. С главной героиней не повезло... Актрисы сменялись одна за другой, и ни одна из них не задерживалась надолго в роли Магдалины. Казалось, Арчи искал и искал что-то. Что-то ускользающее, непостижимое.
Он больше не ставил пьес и спустя три года ушёл из театра. Купил дачу в Ялте и пропал.
Эрик после премьеры пришёл домой весёлый и хмельной. На журнальном столике после вчерашнего остались две дорожки из белого порошка и карта Тинькофф платинум. Он посмотрел в окно. Всё хорошо. "Всё хорошо, Эрик, - сказал он сам себе, - ты богат, успешен и известен. Ты - мастер. Ты - единственный. Единственный. Один."
Он подошёл к бару и достал початую бутылку дорого виски.
Вспомнил сколько было получено премий и выпущено передач по тв о жизни замечательных людей. У него был невероятный круг знакомств. Он даже ужинал с президентом и играл джем сэйшн с Микком Джагером.
Эрик умер от инфаркта. (Официальная версия). Один. В своём пятиэтажном замке в Барвихе. О его родне ничего не было известно, и всё накопленное за его нелёгкую и очень успешную жизнь отошло государству. По крайней мере, так написали в газетах. Некролог в Литературке занял целую полосу.
Спустя неделю о нём забыли.   

<<<<>>>>