Ани и Локи.
(Ани ударение на "и" Локи ударение на "О")

Это всегда происходило за три дня до Рождества. Лангерух (lange Geruch) Выходил из своего маленького домика на окраине Лахденпохья, старинного русского города, название которого переводится с финского как медвежий угол или самая дальняя бухта залива, и шёл неторопливой старческой походкой на площадь у городской ратуши.
Сегодня дорога давалась ему с трудом. Во-первых, возраст. Его года, как ни странно не уменьшались, а лишь прибавляли счёт. А во-вторых, сегодня шёл первый настоящий снег. Конечно, маленькие снегопады случались и до этого. Но снег таял. А сегодня природа решила, что зима уже близко и что все эти маленькие щуплые цветочки и травинки лишившись листвы не перенесут зимний холод, сковывающий реки толстым ледяным покровом и заставляющим по ночам лопаться водосточные трубы с громким треском. И поэтому надо засыпать город толстым покровом тёплого пушистого рождественского снега. И природа старалась во всю. С неба сыпались, кружась и переворачиваясь, не снежинки, а крупные воздушные хлопья. Прямо на глазах укрывая город белоснежным пуховым одеялом, что бы зимняя стужа не могла погубить жителей.
Сугробы там и тут выросли такие, что вездесущие мальчишки уже наладили скользанки и вовсю кувыркались и катались по улицам, осыпая прохожих мягкими рождественскими снежками.
- Ани, Ани лови подарочек от снежной королевы! – раздался сзади звонкий задорный голос.
Лангерух вздрогнул и остановился. Это был очень высокий худой старик. Время не пожалело его, и он сутулился как берёзка под первым снегом от груза прожитых лет.  Приходилось опираться на длинную суковатую палку, служившую ему вместо трости третьей ногой. Но земля тянула его к себе так, что он не шёл, а переставлял ноги каждый раз как бы говоря, нет, не возьмёшь, рано ещё… ещё поборемся…
Он оглянулся, услышав имя Ани. И тут же получил снежок прямо в лицо. Снег таял и стекал чистыми, как слеза каплями с его лица, а он стоял и не шевелился. Только смешно свёл к переносице глаза. Лангерухом (длинный нос) его назвали из-за этого самого носа, своей длиной не уступающего росту хозяина. На самом деле его звали Локи. Но весь город знал его именно, как Лангеруха, умеющего сводить оба глаза к самой переносице и каждый год, за три дня до Рождества приходящего на площадь у городской ратуши.
Мало кто помнил начало этой грустной истории. Но в кабачке, что напротив этого места стоит ещё с начала времён, частенько посиживает старый толстый бюргер с рыжей бородой, заслоняющей почти всё лицо и настоящим пивным животиком, вмещающим едва ли не бочку отборного Рейнского пива. И если подсесть к нему с парой бокалов светлого, да если ещё добавить тарелочку жареной капусты с баварскими сосисками….
Он расскажет вам всё. И про Ани, и про Локи.
«Случилось это году так в тысяча семисотом или семьсот третьем. Точно я уже и не вспомню.» - обычно начинает он свой рассказ, глотнув (для начала) кружку пива залпом, и сдобрив это двумя кусками сосиски, густо намазанной неострой дижонской горчицей.
Жили тогда в Лахденпохье на улице Весенних Рассветов Локи и Ани. Локи был рослым шустрым мальчиком около пяти футов роста, что для его возраста было выдающимся вверх фактом. Он хулиганил, как все мальчишки его друзья, ходил с неохотой в школу, в общем, ничем особенным не отличался от своих сверстников.
А Ани…. Ани была прекрасна. Волосы цвета спелой пшеницы густые и, порой, непослушные по молодости были упрятаны под красную шапочку с большими отворотами по бокам и похожую на чепчик. Такого же цвета юбка, длиною чуть выше колен, заканчивалась широкой тёмно-зелёной оборкой, а переход между цветами был расшит национальным узором в жёлтую, чёрную и темно синюю нитку. Белоснежную блузку с тонкой ярко красной каймой не закрывающую плечи прикрывал корсет на верёвочках вместо пуговиц красиво подчёркивающий молодую девичью грудь и украшенный снизу расшитым небольшим фартуком, который служил не для защиты от грязи, а как украшение костюма.
Ани всё время сидела у окна и смотрела, как мальчишки на улице играют в снежки. Локи иногда из баловства (или по другой причине?) кидал рыхлый комок снега прямо в окно Ани. Тот разлетался на куски звякая небольшими стёклами, вставленными в раму из дуба, повидавшего уже не один десяток зим.
Мальчишки звонко смеялись, а Ани качала головой и грозила им пальцем, смешно поджав пухлые розовые губки. Ребята часто звали её гулять, но она никогда не выходила. Только опускала глаза и говорила, что ей не хочется. Ребята смеялись и убегали… Улица пустела. Становилось тихо. Это была самый центр Лахденпохья. Редкие прохожие кутаясь от холода спешили по делам. Иногда проезжал сонный кучер, покачивающийся на козлах как маятник у ходиков, что висели на стене её комнаты. Глаза Ани как будто выключались. Становились тусклыми и казалось, что они смотрят не в окно, а куда-то глубоко-глубоко внутрь.
К вечеру мальчишки возвращались, сделав уроки и пообедав. И Ани опять была на своём посту сверкая радостными глазами цвета бескрайнего высокого неба и улыбаясь во весь рот.
Она часто следила за игрой Локи. А тот время от времени оглядывался и их взгляды встречались. И в этот миг время останавливалось. Вы думаете так не бывает? Вы, наверное, никогда не любили, молодой человек. Это длилось недолго, несколько секунд, а потом опять во дворе зажигалась шумная кутерьма детской игры. И только Ани сидела у окна с замершим сердцем и пунцовыми щеками.
В их провинциальный городок редко приезжали артисты или комедианты, и разнообразием развлечения местных жителей не отличались. Поэтому известие о скором приезде в их город цирка Шапито было встречено мальчишками не просто с энтузиазмом, а с криками и прыжками «до неба». И только Ани загрустила и скрылась в глубине комнаты.
В тот солнечный морозный день солнце щедро освещало Лахденпохья, даря людям счастье и добро. Но только до обеда. А к вечеру с севера потянулись серые низкие тучи, такие плотные, что в тех районах города, которые они уже закрыли становилось сильно темнее. И начинала подвывать печными трубами вьюга, как старая ведьма, колдующая над нехорошим зельем. Но с юга, откуда въезжал в город цирк Шапито, пока ещё светило солнце. Горожане высыпали на улицы глядя как гордые северные олени, запряжённые четырьмя тройками (как месяцев в году) высоко подняв свои головы, увенчанные раскидистыми рогами, тащили большую цветастую кибитку, на крыше которой два акробата кувыркались, так близко к краю, что казалось они непременно свалятся вниз, но те каким-то чудом удерживались на верху. За кибиткой шли жонглёры, подкидывающие высоко вверх булавы и горящие кольца и шарики. А за ними длинной шумной и весёлой вереницей шли актёры, клоуны, эквилибристы и смешной толстый медведь на цепи удерживаемой красавцем дрессировщиком.
А в это время с другой, северной стороны, накрытой вьюгой в потемневший город вошел, пригнувшись взрослый мужчина, одетый во все чёрное. Он шел вдоль стен от дома к дому стараясь быть незамеченным и неприметным. Передвигаясь как-то резко и рывками, словно прятался или убегал от кого-то. А если горожанин шёл к нему навстречу, он поворачивался к витринам магазинов, богато украшенных к Рождеству и поднимал высокий воротник так, что разглядеть его лица было невозможно. Где он останавливался на ночлег так и осталось тайной. Может никто его не видел, когда он ходил домой, а может не хотели признаваться, что приютили чёрного человека.
В центре города, прямо над городской ратушей, над площадью, где жила Ани сошлись два света – чёрный и белый. В тот момент ещё ничего не предвещало беды. Но её тревожный холодок уже касался горожан своими лёгкими, как пух, холодными, как смерть и почти незаметными мазками. Они думали, что беспокойство вызвано близкими хлопотами по подготовке к Рождеству, тем что времени остаётся все меньше и меньше, а ёлка ещё не куплена, рождественские носочки не украшены, да и вообще у горожан всегда почему-то находятся незавершённые дела, которые они не успевают закончить в старом году. Вот и волнуются…. Но на самом деле причина беспокойства была в другом.
Это от чёрного человека расходились волны чёрной ненависти, страдания и жажды наживы. И могильный холод безразличия и запредельной жестокости.
Цирк остановился на площади. А чёрный человек растворился в городских окраинах, как капля чернил, падая в зеркально чистый пруд сначала разрастается и разрастается, пытаясь его захватить весь, а потом тихо и незаметно исчезает, не в силах запятнать такую чистоту.
Наступила ночь.
Ветер рвал черепицу старинных крыш и раскручивал флюгера так, что казалось они сорвутся со шпилей и улетят в тёплые края. В небе всю ночь грохотало и шумело. Вьюга крутила и заметала переулки почти погасив свет ночных газовых фонарей. И валил снег.
Утром дворники, выйдя на улицу долго чесали затылок прежде чем вздохнув, брались за лопаты и принимались разгребать снежные завалы. Небо было серым и пасмурным. С этого дня, когда в Лахденпохья появился чёрный человек, тучи больше никогда не рассеивались. Город стал тёмным холодным и неуютным.
Но дети есть дети. Они весело играли и катались с гор и по раскатанным озорниками тротуарам. Кидались снежками и играли в салки и прятки. А Ани с удовольствием наблюдала за ними. Ну на самом то деле не за всеми. В основном за Локи – подвижным юношей высоким и худым. Локи не отличался красотой. Что привлекло его в Ани никому не было известно. Один его длиннющий нос чего только стоил! Может ей нравилось, как он смешно сводил глаза к переносице, когда на кончик носа падала снежинка?
Ани прикрывала лицо руками и громко смеялась за окном своей маленькой уютной квартирки в самом центре Лахденпохья. Она, несмотря на возраст была очень известна в городе. Все знали и с удовольствием покупали её кружева высочайшего качества и необыкновенного художественного вкуса. Иногда она могла в кружевном воротнике рассказать целую историю. Вот по зимним сугробам идёт старый человек, а вот собака его облаивает, а вот кучер отгоняет собаку. И очень много кружевных цветов. В небе, на земле, в воздухе… Казалось в её кружевах весь мир состоял из прекрасных фантастических цветов. Люди очень удивлялись, откуда в маленькой девочке такое умение? Такой талант. И платили немаленькие деньги за её изделия. Поэтому жила семья Ани достаточно безбедно. И в дорогом, престижном районе Лахденпохья.
А Локи – напротив был из очень бедной семьи с самых окраин. Он не гнушался стащить что-нибудь у зазевавшегося лавочника или заплатить за одну из двух взятых в булочной Ганса краюшек хлеба. Впрочем, деньги водились в его карманах редко, что не очень-то расстраивало молодого парня с кучей бесшабашных друзей и весёлых подружек. У которых всегда можно было перекусить и согреться. Но чаще всего, он поглядывал на окно, где целыми днями сидела Ани. И когда их взгляды встречались, он смущённо отводил глаза. А иногда отшучивался, скорчив рожу или смешно сведя глаза к переносице, от чего Ани хохотала, так звонко, что это было слышно даже на улице. Вечером того дня, когда в небе Лахденпохья сошлись северная мгла и южный свет, должно было начаться первое предрождественское выступление цирка шапито. И, конечно, все детишки спешили домой пораньше. Вдруг родители отведут их на представление?
Вот в это время и появился на площади чёрный человек. Он вытек серой тенью из неприметной подворотни и тихонько переступая длинными худыми ногами аккуратно и незаметно подошёл к трём зазевавшимся малышам.
- Привет, детки – как-то очень неестественно улыбаясь сказал он. Детей сразу потянуло на вежливость от такого мрачного вида прохожего.
- Здравствуйте.
- Хотите конфетку?
- Нет, нам мама не разрешает у незнакомцев еду брать.
-Ахахахаххаах! – фальшиво и негромко рассмеялся чёрный человек, то и дело настороженно оглядываясь.
- И это правильно! Вы очень умные дети. А за это я подарю вам наклейку. – и он полез в узкий и глубокий карман брюк.
- А зачем нам наклейка? – удивились дети? У них в Лахденпохья никогда никто никуда ничего не наклеивал. Максимум марку на конверт. Да и то, если письмо отправлялось в другое земство.
- А вы разве не знаете? Все великие пираты, даже Джон Блад носили наколки на всем теле. Иногда в них был зашифрован секретный путь к богатейшим пиратским сокровищам. Но за наколку вас дома не похвалят… Верно?
- Да, - ответили детишки ужасно заинтригованные и уже не в силах оторвать глаз от зажатых в руке чёрного человека наклеек.
- Это выход. Вы будете выглядеть, как настоящие мужчины! Победители пиратских шхун и удачливые кладоискатели. И в тоже время, в любой момент сможете их смыть. Это очень просто. Любой дурак может потереть их щёткой, и они отойдут. Даже следа не останется!
Держите, это вам – он разжал руки, и дети увидели прекрасные, многоцветные наклейки на кожу!
Они их взяли.
Но какое-то чувство чего-то плохого прицепилось к ним, как репейник к шерстяным штанам. Они не стали открывать их на виду у всех, а зашли в тёмную подворотню и непрестанно оглядываясь вскрыли пачки. Лизнув наклейку они тщательно разглаживая приложили их к рукам и аккуратно вытащили основу. Это был очень приятный ритуал. Сам процесс втайне от всех, наклеивания татушки уже кружил голову и придавал сил. А когда они увидели у себя на руках черепа и кости их вообще захлестнуло осознание собственной важности, а главное, вседозволенности.
Эта неуёмная энергия требовала действий. Они вышли на площадь и остановили запоздалого малыша, спешащего домой.
- Эй ты, недоросток! Ковыляй сюда.
Мальчик послушно подошёл.
- Давай выворачивай карманы. И шапку снимай.
У мальчика округлились и стали мокрыми глаза. Ему было не столько страшно, сколько смертельно обидно, за ужасную несправедливость и жестокость.
Он послушно вывернул карманы. В ладони обидчиков свалилось несколько медяков.
Те громко зашумели, обрадовавшись столь удачному началу и отвесили совсем уже не нужный и через чур сильный подзатыльник малышу. Тот прокатился пару метров, и ударившись о тротуар пошёл домой, на ходу облизывая треснувшую губу из которой сочилась кровь.

Цирк шапито.
Шатёр был установлен, домики на колёсах расставлены полукругом, образуя гримёрки артистов. Клетки с животными вытащили на улицу, на свежий воздух и хорошо почистили. Наступил морозный безлунный вечер. Ковёрные зажгли масляные фонари, то там то тут освещающие, как будто выхватывая из тьмы таинственные закутки этого неведомого царства под названием «Цирк».
В одном из вагончиков в большом кресле с огромными подголовниками сидел Рудольф Клудски, повелитель слонов и руководитель этого Цирка. На столе засыхал недоеденный ужин, а в руках грелась солидная пинта крепкого эля. Он сидел напротив небольшого походного камина, больше напоминающего печь буржуйку. В тёмном углу каморки спала под пёстрыми лоскутными одеялами его жена, акробатка на моноцикле – велосипеде с одним колесом. Она была… немолода. И уже лет семь не выходила на арену, занимаясь в основном стиркой и готовкой. Напротив кресла стоял, понурив голову долу стройный высокий парень в белоснежной рубашке с открытой грудью, рукавами «фонариком» и огромным жабо вдоль разреза на груди.
- Не сердись на меня Тилло. Я желаю тебе только добра. Ты мой сын – воздушный акробат поднял удивлённый взгляд на Хозяина – да, да, именно сын. Вы все мои дети, моя семья. – продолжал Рудольф – и я хочу вам только добра. Ну вот куда вы пойдёте с этой – он передёрнул плечами – крестьянкой?
Рудольф поёжился в кресле, как будто представляя что-то не столько страшное, сколько очень неприятное.
- Она, я так чувствую, на сносях, и достойный работник в ближайшее время из неё не получится. Ты акробат. Гимнаст. Ты не сможешь найти себе работу.
- Я буду таскать мешки в порту! – бросил с вызовом, как будто в лицо, Тилло.
Рудольф оторвал взгляд от догорающих в камине головёшек, того и гляди станущих золой так медленно, как будто ему требовалось для этого преодолеть какое-то необычайное сопротивление воздуха, и глядя прямо в глаза акробата сделал долгий с прихлёбом глоток крепкого эля. Затем неожиданно резко сплюнул на пол, куда-то за кресло и сказал:
- Ты глупее ковёрного Ганса. С той лишь разницей, что Ганс глупит сознательно, чтобы рассмешить публику, а ты смешишь почтеннейшую публику думая, что говоришь умные вещи. Посмотри на себя – да, ты силён. И гибок. Но руки твои нежны, а кожа твоя бела. Кнут надсмотрщика оставит на ней незаживающие раны. Ты привык купаться в цветах и аплодисментах, а тебе придётся таскать говно гниющими от побоев руками. А вечером ты придёшь в свою жалкую лачугу вонючий, усталый, небритый уже неделю, с нарывами на месте кровавых мозолей и упав в кровать абсолютно без сил будешь мечтать о том, чтобы поскорее сдохнуть, и не видеть, как голодная мать кормит высохшей от бедности грудью младенца рахита. Который в лучшем случае переживёт ещё тройку другую рассветов. И станет добрым ангелом.
Но смерти не будет. И утром, не выспавшийся и с ещё более зудящими ранами ты опять пойдёшь на работу, чтобы отдать свои жалкие гроши ростовщику, ссудившему тебе полтину на прошлой неделе, которую ты потратил на кусок хлеба для своей любимой крестьянки.
- Я и здесь живу, как в тюрьме. Эти аплодисменты, цветы, успех – они не радуют. Уже давно. Я рискую жизнью, и никто, кроме меня, не знает, как близок я бываю каждый вечер к этой мерзкой старухе с косой. Каждый вечер, когда оркестр замирает и я кручу это безумное сальто назад под куполом, в надежде, что руки найдут эту спасительную перекладину трапеции, каждый вечер, я слышу это ледяное дыхание в затылок. Но я иду, и делаю трюк.
Мы выживем. Я найду денег. Мы будем свободны, любимы и счастливы! Я ухожу, несмотря ни на что. Ты, старая слоновья задница не найдёшь таких слов, которые могли бы остановить меня. Ибо меня ведёт такая светлая и сильная любовь, которую ты не сможешь испачкать своими толстыми, сальными пальцами.
Я ухожу, Рудольф! И это решено. Я ухожу сегодня.
После столь резкой и эмоциональной речи в комнатке повисла тяжёлая тишина.
- Я не буду искать слова. Любовь – это сумасшествие. Глупо уговаривать сумасшедшего. Но у меня есть подписанный тобой контракт. А ты- воздушный гимнаст – человек слова, не так ли? Не станешь же ты кидать старину Рудольфа и всю его труппу, обрекать нас на провал тогда, когда у нас сильная, как никогда команда. Мы приехали в один самых щедрых на чаевые городов. И ты хочешь сорвать нам большой куш? Рождественское представление? Ты хоть чуть-чуть понимаешь где реальность, а где бред влюблённого сумасшедшего? Ты подведёшь тридцать человек артистов. (Не говоря уже о несоблюдении контракта). Я знаю, что тебе сейчас всё равно, что будет с цирком, с труппой, с животными, которых надо кормить…. Тебя беспокоит только твоя крестьянка, ждущая тебя в хлеву с широко раздвинутыми ногами.
Что ж беги, бросай этих людей с их несладкими, а ты знаешь с какими ох, не сладкими судьбами они здесь собрались, бросай их на медленную голодную смерть. Ведь без главного номера в программе – цирк очень быстро умрёт. И что же, интересно, говорит твоя белоснежная совесть по этому поводу? Не скребёт ли сердечко?
- Что ж ты из меня жилы тянешь, Рудольф?! – закрыв лицо руками простонал Тилло.
Что же мне делать? Как быть?
- ну вот, ты хоть на минуту задумался – расслабился в кресле Клудски – слушай сюда.
Сегодня отработаешь программу. И не просто, а с блеском! С шиком и с азартом!
Ночью получишь расчёт. Правда за вычетом расходов немного тебе достанется. Но хоть вы и называете старика Рудольфа «старой слоновьей задницей» но я добавлю тебе отступных на дорожку.
И можешь идти.
Но помни! Обратно дороги нет! Даже если небо рухнет на землю, я не возьму в труппу предателя, не умеющего контролировать свои эмоции. Тебя ждала карьера. Слава, богатство, признание! Ты забыл бы наш Шапито и не вспоминал бы даже в страшном сне. А ты променял всё это на нечто эфемерное со смешным названием и четвёртым размером бюстгальтера.
Уйди с моих глаз. Я не хочу видеть тебя до ночи.
ПОШЁЛ ВОН!!!!! – заорал благим матом Рудольф. Гимнаст вздрогнул, как удара кнутом и поспешно вышел понурив голову.
Лиссэль.

Через пятнадцать минут придёт муж. Мой Питер. Добрый, сильный Питер. Это он подарил мне двух замечательных птенчиков – Ури и Эльзу. Он добрый. Он хороший. Просто он очень много работает. И приходит совсем без сил. Как я скажу ему? Что уезжаю с Тилло? Нет, это совершенно невозможно. Боже, как же это стыдно! Я вся горю.
Лиссэль присела на старинную, почерневшую от времени лавку, стоящую у окна их полуподвальной комнатки и посмотрела вверх, в окно. По улице шли ноги. В богатых ботинках с пряжками, в деревянных башмаках, в армейских ботфортах… Она никогда не видела людей в полный рост.  Сколько она себя помнила столько и просидела у окна, наблюдая за этими ногами. Она могла бы много историй рассказать о них. Вот эти прекрасные башмачки на шпильках. Их в плохую погоду носят в руках. И только перед тем местом, где их окраинная улочка выходит на небольшую базарную площадь, их одевают, тщательно протерев маленькие ножки белоснежными ручками. А вот эти армейские сапоги прошли год назад звонко чеканя шаг в строю таких же солдафонов под радостные песни о том, что мы разгромим всех врагов. Вернулся только один. А вместо второго стучала по булыжникам мостовой обитая снизу войлоком и кожей дубовая, страшная деревянная палка.
В темном углу их небольшой каморки на сундуке, прикрытом старым тряпьём, там, где обычно спал Ури её старший, до тех пор, пока его не забрали в солдаты, сидел пушистый чёрный кот. В его тёмных зрачках отражалось лицо девушки (всё остальное скрывал полумрак) освещённое падающим ясно видимым лучом света с улицы. Она смотрела вверх, присев на краешек лавки и положив одну руку с каким-то полотенцем или тряпицей на грудь, а другой опёршись о доску лавки. Казалось в этом тёмном царстве бедноты, болезней и порока проявилась благая весть. Спустившаяся с небес и озарившая лицо девушки райским выражением лица. Оно было спокойное. Девушка улыбалась одними уголками губ. Она думала о Тилло, этом взбалмошном и безумно влюблённом в неё акробате. Циркаче, как презрительно называли его соседи.
Зачем они встретились? Зачем он ТАК на неё посмотрел? Он был безумно красив в своей дорогой голландской рубашке и обтягивающем трико не скрывающим, а скорее подчёркивающим его мускулистую фигуру со стальным торсом и очень узкой талией. На него нельзя было не заглядеться. «Ловелас» - подумала тогда Лиссэль. «Наверное все девчонки города готовы бежать за ним по одному мановению его длинных и белоснежных, как у вельможи пальчиков. Она посмотрела ему в лицо и её сердце замерло на несколько долгих секунд. Он смотрел ей прямо в глаза! И взгляд был совсем необычным. В нём было и удивление, и теплота, и, самое главное, необыкновенное понимание другого. Лиссэль могла поклясться, что он смотрел ей прямо в душу! Она вздрогнула, сердце застучало, и девушка проворно завернула за угол ближайшего дома только что бы не видеть этих безумных глаз, обжигающих сердце. Она прижалась спиной к стене и попыталась успокоить взбунтовавшееся дыхание. И в этот момент грациозной походкой воздушного гимнаста из-за угла вышел он. Тилло.
- Я вас напугал? Неужели я похож на медведя с которым танцуют наши цыгане?
Девушка молчала, не в силах не только что-либо произнести, а даже пошевелиться.
- Скажите вы уже были в Цирке? В цирке шапито, что стоит на центральной площади? Мне кажется, я вас там не видел.
- Когда кажется, креститься надо – резко бросила девушка и попыталась вывернуться и уйти, но наткнулась на сильные длинные руки Тилло.
- Не торопитесь, барышня. Я думаю вы ещё успеете засветло попасть домой. А где ваш дом? Я хочу вас проводить.
- Вот ещё! – фыркнула Лиссэль и опять попыталась вырваться из крепких рук, перекрывавших дорогу, но не прикасающихся к ней ни одним мизинчиком.
- Как хоть вас зовут?!!! – крикнул отпустивший руки Тилло вслед убегающей женщине.
- Её зовут Лиссэль. Она живёт в доме на площади в подвале. А муж её один из сильнейших в нашем городе людей. Он простой крестьянин, пахарь и жнец, но природа одарила его недюжинной силой. В таверне он валит всех заезжих моряков одной левой. – сказал странный худой и какой-то кривоватый мужчина неопределённого роста одетый во всё чёрное.
- Почему заезжих? - провожая взглядом Лиссэль по инерции спросил Тилло.
- А потому что местные с ним никогда не садятся. Его ещё никто не обыгрывал.
- Так значит Лиссэль замужем?
- Да, и у них двое славных ребятишек. И её муж не любит, когда ухлёстывают за его женой. В прошлом году он сына одного из приехавших на ярмарку купцов повесил на крест вот этой небольшой церквушки.
- Как же он достал до такой высоты? – Тилло взглянул на сверкающий над головой крест.
- Он сломал вот этот каштан, и с его помощью, как указкой учителя повесил туда наглого юнца всего лишь за то, что тот позволил себе сделать Лиссэль очень уж большую скидку на вяленую рыбу. Тот провисел там всю ночь и следующий день. Никак снять не могли. Мартина тогда чуть от церкви не отлучили… Да, была история…. Город неделю шумел.
А вам сударь наклеечка не нужна?
- Что? Какая ещё наклеечка?
- Да вот, посмотрите, я совсем дёшево отдам, татуировка в виде летящего ангела. Вы всегда сможете её смыть.
- Сколько? – спросил Тилло. Ему захотелось помочь человеку, так много рассказавшего ему об этой удивительной девушке, пока ещё не ярко, но уже маленьким, как у свечи огоньком затеплившейся в его израненном бродячей жизнью и ежедневным риском сердце.
- Всего одна серебряная монетка, сударь!
- Держи две. Тилло небрежно сунул наклейку в карман и пошёл искать дом у площади.

Представление.

На окраине Лахденпохья разворачивалось сказочное, шумное и весёлое действо. На входе в цирковой городок стояла будка, похожая на ту, в которой прячется часовой у городской ратуши. А в ней рыжий, как огонь, клоун со смешным красным носом и огромным нарисованным ртом продавал билеты. К нему тянулась длинная очередь нетерпеливых в предвкушении зрелищ горожан. Тут можно было встретить и старика, спокойно поджидающего своей очереди, и шустрого мальчишку в смешных шортах на лямочках, ни минуты не остававшимся без движения, и шумное семейство местного портного, состоящее едва ли не из десятка разновозрастных детишек и солидных отпрысков владельца морского порта – двух манерных, очень дорого и столь же безвкусно одетых девиц.
Чуть правее будки, засунув руки в карманы и лихо свесивши шапки на самый затылок так, что было не понятно, как они там держатся стояла группа ребят с очень вызывающим видом. Заметив как один из малышей лет двенадцати купил два билета (видимо на себя и на отца) и собрался бежать домой они ловко поставили ему подножку, так что он кубарем свалился прямо к ногам заводилы, рослого худосочного Германа с неприятными узкими, вечно бегающими по сторонам глазками.
- Куда это мы так торопимся? – сказал Герман, подцепив носком ботинка, окованного медной полоской шапку малыша.
- Смотри, растеряешь билеты в цирк по дороге. Да и зачем они тебе? Такому недотёпе?
Дай сюда ! – строго и грубо рявкнул Герман. Малыш вздрогнул, сел и прижал билеты  груди. Было не важно, сколько они стоят. Дело в том, что праздники в Лахденпохья были столь редки, что эти две бумажки представляли для него необычайную ценность.
Приятели Германа схватили мальчика за локти и подняли рывком. От резкого движения шапка у того слетела наземь. Один из них, толстый Перри саданул что было силы мальчика под дых, а Герман ловко выхватил билеты. А потом пнул, что есть силы уже лежащего на земле, задыхающегося мальчишку.
- Пошли, пацаны. Сегодня у нас праздник. Посмотрим представление, а потом погуляем где-нибудь на окраине. У меня уже кулаки зудят! Или мы не банда?
- Банда? – переспросил один из них, невысокий мальчик с руками в наклейках с изображением черепов, сабель и костей.
- Ну да. Или такой же сопляк, как этот лежащий в пыли червяк? – строго взглянул на него Герман.
- Нет, нет, я сильный! Во! – и он поднял вверх украшенную татушками руку.
- Мы банда! – закричал Герман.
-Да-а-а-а! – отозвались друзья.
- Мы лучшие! Потому что сильные!
- Йе—ее-е-е-е! засвистели мальчишки. Проходящий мимо прохожий покосился на них и хотел сделать им замечание, но подумав, и посмотрев на количество этих зверьков, на их агрессивность и довольно устрашающий вид, прошёл мимо, от греха подальше. И пристроился благочинно в хвост очереди за билетами в цирк. Он был честный горожанин и всегда соблюдал закон.
Локи завернул за угол забора, образованного цирковыми телегами и лицом к лицу столкнулся с довольными мальчишками.
- о чём такая бурная радость? – грустно спросил он находясь немного не в духе.
- Смотри, мы в цирк идём! – сказал их заводила по имени Йенс и показал тому серебряные монеты, отобранные у мальчишек и билеты в цирк.
- Пойдём с нами, Локи!
Ребята уважали и немного побаивались этого рослого и всегда не прочь подраться мальчугана.
Локи свёл глаза к носу и сказал:
- Но у меня нет ни билета, ни денег…
Мальчишки засмеялись. То ли от того, как смешно он сводил глаза к носу, то ли от его бедности и наивности.
- Ерунда! – сказал рослый и нагловатый Йенс.
- Смотри!
И он показал свои татуировке на руках. Черепа, кости, пистолеты…
- Мы банда!
Вскрикнул он и поднял вверх правую руку.
- Йе-е-е-е-е!!!! – отозвались ребята и тоже вскинули руки вверх так, что съехавшие не застёгнутые рукава рубашек обнажили запястья, обильно украшенные нарисованными черепами.
- Ух-ты! – удивился Локи.
- Какие у вас классные татушки! А вы не боитесь, что вам дома всыпят по первое число?
Он немного позавидовал такой дружной и сильной команде, способной всем вместе одолеть любого.
- Ты что?! – ответил малыш Карлуша – это же наклейки! Их всегда можно смыть! В любой момент, когда захочешь.
- А ты пробовал? – спросил его Локи.
- Ну вообще то нет… Не было повода. Но так Чёрный человек сказал!
- Да? – переспросил Локи, разглядывая протянутую ему Йенсом наклейку.
Это был весёлый чёртик. Совсем ещё малыш. С умильным пятачком и смешными рожками торчащими из-под не знавших расчёски всклокоченных волос.
Локи вздрогнул.
Он готов был поклясться, что чёртик ему подмигнул и улыбнулся. Локи сделал шаг7 назад и испуганно взглянул на ребят.
- Что это?!
- Не боись! Это всего лишь наклейка. Пошли в подъезд, я помогу тебе её перевести на руку.
- Нет, давай потом, после представления?
- Ты что, слюнтяй?! Эй, банда, здесь ещё один слюнтяй! Жаль только у него в кармане ничего не звенит…
Локи схватил мальчишку за отвороты куртки и замахнулся правой рукой, но его кулак застрял в здоровенных лапищах Йенса, осторожно подошедшего сзади, пока мальчишки спорили.
- Брось Локи. Банда своих не обижает. А ты заткнись, хлястик. Локи – наш человек.
- Да, Локи?
Тому ничего не оставалось делать, как согласиться с Йенсом.
- Я не хлястик, - сказал, посапывая от обиды малыш – я – Йохан!
- Теперь ты будешь «Хлястик», - не оборачиваясь бросил ему Йенс. Он обнял Локи и они шумной компанией направились ко входу в цирк.

Гримёрная.

Тилло готовился к представлению.

Он уже переоделся и теперь сидел перед зеркалом, накладывая грим. Из зеркала на него смотрел красавец атлет, с бесконечно грустными глазами. Его мучило нехорошее предчувствие.
Нет, он не боялся упасть. Женщины в ложах порой теряли сознание от его рискованных и очень опасных трюков. А он не боялся. Он всегда верил, что рука найдёт под самым куполом цирка спасительную перекладину трапеции. Так было всегда. Уже много лет. И иначе быть просто не могло.
Он переживал не за страх высоты. Он хотел выступить блистательно! Понимаете? Не просто хорошо, как уличные артисты, и не удивительно, как рыночный фокусник.
Блистательно, как блещут бриллианты раскидывая по королевскому бархату преломлённые солнечные лучи.
Он был профессионал. И сейчас в его голове проносился раз за разом весь номер. Вот здесь, надо будет вытянуть носки и чуть выгнуть икры ниже колен. Это придаст стройности фигуре. А в этом месте надо будет делать все медленнее, ещё медленнее. Да, это адски тяжело медленно поворачивать своё тело, висящее на одной руке поперёк каната. Но иначе у зрителей не возникнет того ощущения лёгкости, за которое его называют «парящим воздушным гимнастом». Он потёр запястье правой руки, как бы предчувствуя, как дико оно будет болеть после представления.