Весёлые, шумные и смертельно уставшие после осмотра достопримечательностей и красот этого ничем вообщем-то непримечательного провинциального городка старинной Фландрии мы с шуточками и прибауточками спустились в прохладный старинный бар, даже не посмотрев, как он называется. Все столы были заняты. Но за одним, рассчитанным человек на восемь гостей, сидел всего один посетитель.
- Вы не будете против, если мы здесь приземлимся?
- Валяйте, - лениво махнул он рукой, - а если ещё и кружкой пива угостите… - старик беспомощно повёл руками не в силах подобрать нужное слово.
- Замётано!
Мы дружно расселись и открыли меню.
— Что бы заказать? Не посоветуете? - обратился я к мужчине.
— Костыль.
— Костыль?!
— Ну да. Это пиво, щедро сдобренное жгучим мексиканским перцем и придушенное несколькими граммами русской водки. Затем капают оливковое масло, чтобы не перемешивалось, а сверху наливают кубинский ром. Поджигают и подают с немецкими колбасками Карривурст.
— А это вообще съедобно? Мой желудок может не выдержать такую зажигательную бомбу.
— Запьешь колой, - старик посмотрел на меня оценивающе, - она погасит пожар.
— А почему “Костыль”,- спросил кто-то из ребят.
Старина Пенс (как мы потом узнали, так называли его местные жители) замолчал и уставился на мою кружку пива, словно гипнотизируя её. Я махнул рукой и официант, уже стоящий наготове с двумя бокалами, поставил их перед рассказчиком.
— Давно это было. Пароходы ещё не коптили чистый Фландрийский воздух. А люди хоть и жили бедно, но веселиться умели так, что нынешним и не снилось. В порту всегда можно было найти работу на разгрузке парусников, а в кабачках развлечение на любой вкус. Золотой век. Старик вздохнул. Отпил из кружки и продолжил.

Это случилось поздней осенью. Море штормило уже вторую неделю. Дождь колючий, пронизывающий разогнал всех по домам. Здесь, в пабе “Фьордодриль”, было тихо и скучно. Никто не дрался, не хватал девушек за мягкие места. Тоска.
Год, надо сказать, выдался неурожайный. И торговый флот не баловали фрахтом. Надвигалась зима и многие сомневались, что смогут её пережить. Тень голода и болезней уже нависла над этим провинциальным городом. И как вороны слетаются на падаль, зачастили к нам воры, шулера, псевдолекари и прочая шушара.
В тот день ливень словно решил утопить город. Град, молнии, бешеный ветер. По дороге, ведущей с гор к порту, спустились двое. Немолодая женщина в рваных, очень грязных одеждах и девочка. Худая, как скелет, с огромными тёмно-карими, практически чёрными, глазами. Они пытались закутаться в своё рваньё, но тщетно. Женщина шла чуть позади, прикрывая девчушку, если не от воды, то хотя бы от ветра и града. А та, прихрамывая, старалась защитить от непогоды странную маленькую собачку, которая, повесив голову, уныло плелась впереди. Странную, потому что стрижка животного напоминала причёску благородных пуделей, а рост был меньше таксы. И длина такая же. Да ещё эта лапка. Правая передняя. Смешно скрюченная она торчала наружу, демонстрируя розовые, как у котёнка, подушечки. Розовой была и сама собака. Какому извращённому уму пришло в голову так поиздеваться над псом - неизвестно. Но розовый хромой пёс не мог не привлечь внимания горожан.
— Смотри, смотри! - кричали мальчишки и показывали пальцем в сторону пришлых, - цирк приехал! Эй, доходяга помоечная, покажи фокус!
Женщины не обращали на них внимания. Они дошли до “Фьордодриля” и спросили у стряпчего, нет ли у них работы. Работа нашлась. Мыть пол и убирать в туалете за пьяными моряками.
Поселились бродяжки неподалёку от города. Соорудив нечто среднее между землянкой и шалашом. Крышу накрыли старыми коровьими шкурами, придавив их палками и камнями. Но будучи настоящими хозяйками, они сумели пристроить полноценную дверь с нарисованным на ней красным цветком и соорудить оконце, завесив его пёстрой тряпицей вместо штор.
Выпал снег. Испанка косила горожан, как косой. Но те, кому мать Занозы, как окрестили девчушку местные мальчишки, давала свои травы и отвары - поправлялись. И люди потянулись к ней за снадобьем. Местный пастор был очень недоволен этим.
— Молитесь и обрящете спасение! Бог заберёт лишь тех, кого он выберет. Изменять судьбу могут только ведьмы, бесовское отродье!
Люди слушали его, кивали, потом крестились и шли в гору, где на пологом склоне притулилась странная то ли избушка, то ли землянка.
Год выдался суровый. Мало было свалившейся на них людской болезни, так ещё начался падёж скота. Заговорили о проклятии, косясь в сторону пришлых. Однако женщины были работящие, дело своё знали и придраться к ним было не за что. Да и то, что они спасли от падучей половину города, тоже не давало жителям вылить свой гнев на беззащитных. Тем более, калек. Дело в том, что у девочки был деревянный протез вместо ступни. И всё же напряжённость чувствовалась. Казалось не хватает только вспыхнувшей спички, чтобы запылали священные костры инквизиции.
Зиму город пережил. И раннюю весну тоже. Правда весной случилось странное происшествие, прочно убедившее горожан в не совсем христианском поведении пришлых. В мае, когда солнце было уже яркое, но воздух свеж и заставлял горожан кутаться в плащи и куртки, мальчишки собрались на площади. Заноза шла на работу. Они окружили её и стали бросать камни и дразнить.
- Эй, Заноза, тебе рубанок не одолжить? Маникюр навести.
— Эй, Заноза, а ты когда спишь, всё отстёгиваешь или только ногу? А то, может, одолжишь чего-нибудь на ночь?
Девушка сначала не реагировала. Но мальчишки взяли её в плотное кольцо и не давали прохода. Кто-то больно ущипнул её за мягкое место. И она не выдержала.
Сначала ребята ничего не поняли. Девчушка достала что-то из складок грязной юбки и веером рассыпала в сторону мальчишек. А те заверещав и, хватаясь за волосы, за одежду, за лицо пустились врассыпную, громко крича и отмахиваясь от кого-то невидимого.
Этот случай даже Пастор в вечерней проповеди упомянул. Правда, надо быть справедливым, ничего страшного и не произошло. Проказница насобирала майских жуков целый горшок и осыпала ими мальчишек. Но у страха, как оказалось, глаза очень велики. Ребята не ожидали такого подвоха, да и слава об этих странных женщинах, которые не ходили в церковь, прокатилась нелестная. Но спасённые за эту зиму жизни горожан пока перекрывали нелюбовь к бедным странным людям.
Наступило лето. Солнце стало прогревать землю, и в порту появились первые парусники. Горожане как будто очнулись ото сна. Зашумел городской рынок, потянулись в порт грузчики, открылись кабачки и таверны. В тот день Заноза наблюдала из-за угла за Тинтилем, красавцем парнем, избалованным большим успехом у местных девушек (некоторые даже не смогли устоять и открыли ему больше девичьих прелестей, чем просто поцелуй). Впрочем, он и среди мальчишек всегда был заводилой. Тинтиль, хотя и был  галантен, силён и красив, но в тоже время слыл циником и пошляком. Ещё бы! В его семнадцать он познал куда больше девичьих, а порой и женских сердец, чем тёплых лет и холодных зим. Все свои романы он завершал легко и не задумываясь о последствиях.
Занозе всё это было известно. Она не была глупа, но рядом с ним таяла, как снег, и терялась. Мальчишки часто брали её в свои игры и с удовольствием приглашали принять участие в набегах на сады местных жителей. Несмотря на то, что вместо одной ноги у неё был протез, деревянный костыль, подбитый кожаной набойкой. Бегала она быстро, даже по деревьям лазила, а уж так пробить дыру в заборе, как она своей деревяшкой, не мог никто. А ещё она очень красиво танцевала, когда вечером у костра на берегу моря мальчишки пекли картошку с мидиями или хрустели ворованными безумно кислыми яблоками.
Тинтиль перестал подпирать спиной ратушу и направился в сторону дома. Она вышла из-за угла и встала перед ним, глядя прямо в глаза. Тинтиль оглянулся. Вокруг было полно ребят. Больших и маленьких. Ему нравилась Заноза, её мальчишеский характер, дерзость и красота. Но дружить с ней… С калекой? Он ещё раз оглянулся.
— Привет, Заноза. Куда ходила? Лак для ногтей покупать? Политуру для ножки не забыла?
Ребята дружно засмеялись. А Заноза взяла его за руку и повела. Он не противился.
Вечерело. Солнце почти скрылось в морской воде, раскрасив город в красные цвета. Немного неестественные и волшебные. Они пришли на пляж, когда совсем стемнело. Южный вечер скор и тёмен. Тинтиль развёл костёр. Девушка отвернулась. Огонь осветил её стройную фигуру, выделяющуюся на фоне чёрного моря, украшенного лишь россыпью звёзд. Она сняла одежду. Медленно. Распустила волосы, а потом затянула их в узел. Потянулась, широко разведя руки, и нырнула. Тинтиль, стягивая брюки и прыгая на одной ноге, добрался до прибоя и догнал её.
Они купались в серебре. Луна была яркая, как фонарь, и брызги, волны и морская пена вспыхивали и тут же гасли, мерцая холодным светом, словно окутывая ребят венком из звёзд.
Они выбрались на берег, когда довели себя до полного изнеможения. И легли у костра по разные стороны друг от друга. Молчали. Смотрели в небо, раскинув руки и протянув ладони, которые так и не соединились в рукопожатие.
Потом Заноза встала, оделась и ушла.
Спустя несколько дней, когда Юноша с местными мальчишками играли на площади, она опять пришла к ним. Прошла сквозь всех, словно не замечая, и протянула Тинтилю стопку серых листков.
— Что это?
Он стал читать, и улыбка растекалась по его лицу, как масло по сковородке.
— Ой, не могу! Ой, держите меня трое, а то двое не удержат. Заноза - писатель! Она пьесу написала, представляете? Пьесу!
Мальчишки дружно засмеялись и стали выхватывать у него листки, скручивать в комки и кидать в лицо девушке.
— Деревяшка, деревяшка - ты ногой в чернильницу макала?
Девушка покраснела, но стояла молча. Лишь глаза заблестели.
Воздух разорвал звук затрещины, звонкой и сильной, заалевшей красным на щеке Тинтиля. Девушка ушла.
Вечером они встретились. На заднем дворе трактира.
— Заноза, прости, ну не мог же я при мальчишках…
Девущка только грустно смотрела ему в глаза. А потом положила голову на плечо и обняла сильную руку.
— Это гениальная пьеса. Я прочёл её взахлёб. Надо непременно отдать её в театр!
Она подняла голову и стала пристально рассматривать его. Не врёт?
— Я слышал у нас завтра бродячие комедианты будут, покажем им?
Девушка улыбнулась и убежала, услышав грубый окрик хозяина.
После спектакля, что устроили на площади артисты, они нашли того, кто объявлял начало представления и рассказывал вкратце о происходящих в спектакле событиях. Антрепренёр взял листки и улыбнулся, по-доброму взглянув на ребят.
— Красиво. Но вам ещё надо учиться и учиться. У вас хороший слог, но очень мало знаний. Это не будет продаваться. Хотя, я лично прочитал с удовольствием. Вам надо в столицу, в университет.
— Это очень дорого. У нас нет столько денег, - сказал Тинтиль.
— Жаль, - зевая, ответил мужчина и ушёл, прихватив рукопись.
— Эй! - услышали ребята. На импровизированной сцене сидел Пьеро. Одну ногу он свесил вниз, а другую согнул в колене и придерживал руками. Он сделал ловкий пасс и достал из воздуха цветок. Протянул его девушке и сказал:
— Ничего невозможного не бывает. Можно добиться всего, чего ни пожелаешь. Надо только себя преодолеть и идти вперёд, несмотря ни на что. Ой, что это!!! - он указал рукой за спины ребят. Они оглянулись. Ничего не было. А когда повернулись, не было и Пьеро.
На следующий день к Тинтилю подошла Лиза, местная красотка.
— Пойдём купаться?
— Некогда мне, - грубо оборвал её юноша.
— Значит теперь тебе со мной “некогда”? Влюбился в деревяшку?
Она звонко засмеялась, привлекая внимание ребят и прохожих.
— Пойдём со мной, я тебе что-то покажу.
Девушка властно взяла его за руку и потянула в порт. А тот покорно пошёл. Он чувствовал себя немного виноватым перед одной из своих бывших подружек.
Она привела его к трактиру “Фьордориль” и, смело пройдя через весь зал, направилась в туалет. Рывком открыла дверь.
Заноза, склонишись пополам, как это умеют делать только женщины, вытирала грязной тряпкой пол, изрядно удобренный нечистотами, а на её плечо облокачивался голый по пояс снизу пьяный матрос, изо рта которого текли слюни, капая на спину девушки. Запах стоял вокруг душераздирающий.
Глаза Тинтиля широко раскрылись. Мгновение он не мог ничего ни сделать, ни вымолвить. А потом повернулся и ушёл. За ним последовала и довольная Лиза.
Заноза проводила их долгим взглядом из-под сведённых бровей, громко и со смаком бросила тряпку в ведро и нарочито размашисто продолжила убираться. Закончив, она умылась и пошла на свой любимый утёс, один из самых высоких на побережье.
Она смотрела вдаль, туда, где небо соединялось с морем, образуя линию горизонта. Лёгкий вечерний бриз трепал спутанные волосы, словно лаская и успокаивая. За спиной, в горах, садилось солнце. От горизонта отделилась маленькая чёрточка, и спустя некоторое время Заноза увидела прекрасный парусник. Это была новинка в их городе. Быстроходный клиппер в облаке белоснежных парусов. Лучшее из придуманных человечеством парусных судов. Закат раскрасил судно и, казалось, что по морю плывёт розовое облако. По тропинке, поднимавшейся в гору на перевал, простучала деревянными колёсами кибитка. Артисты вышли, чтобы ослику было не так тяжело. Один из них, совсем уже старик, легонько подталкивал повозку рукой. Остальные просто шли рядом. Арлекин протирал глаза платком и вздыхал, поглаживая больное колено. Пьеро шептал на ухо пышногрудой красавице какую-то пошлость, та краснела и хихикала, отмахиваясь от ухажёра. В десяти шагах позади плёлся Тинтиль. Он ушёл с комедиантами, и больше в городе его никто не видел. Юноша заметил Занозу, но ничего не сказал ей. Она тоже не обернулась. Так и смотрела, и смотрела на прекрасный парусник под розовыми парусами. Даже, когда он давно уже скрылся из вида. Даже, когда уже почти стемнело. Солнце совсем скрылось за горами, но в этом месте небо всё ещё полыхало алым и казалось, что горит огромный костёр в старом грабовом лесу. Горит, горит и никак не сгорает. И вот, наконец, потух и этот небесный огонь. Наступила ночь.
Мать Занозы вскоре умерла. А она так и работала во “Фьордодриле” до самой старости. Правда, последние годы стала баловаться спиртным и курить трубку с длинным тонким мундштуком.

Старина Пенс встал.
— Мне надо идти.
“Тук-тук-тук”, - застучал по керамическим плиткам трактира костыль.
Мы замерли. Официант громко поставил на стол кружки и стал расставлять тарелки с закуской.
— Кто был этот старик? - спросил кто-то из девчонок.
— Это старина Пенс, сын Тинтиля.