Она никак не могла оторвать взгляд от окна. Но всё же, вздохнула и встала со старинного, поскрипывающего жалобно, кресла-качалки. Плед, которым она укрывала колени, сполз на пол. А на спинке кресла остался висеть расписной шерстяной платок. Длинным своим краем он касался маленькой подушечки думочки с вышитым на белёсом ситце ёжиком. Подушка смялась и казалось, что ёжик сделал недовольную гримасу, словно жалел, что не может почувствовать тепло близкого человека.
А она, утонув в высоких вязаных тапочках с огромными помпонами на витых шнурочках, подошла к плите и стала готовить ужин.
Сначала добавила свежих сухих дров в очаг под конфорками и в камин, что уныло потрескивал догорающими углями. Потом повязала фартук и начала резать лук.
Прислушалась.
Нет, показалось.
В комнате было тихо, и никто не издавал ни звука. Только неприятно билось о стекло проснувшаяся среди зимы муха. Лёгким движением руки с ножом, тыльной её стороной, она поправила непослушный локон. На разделочную доску упала капля.
- Это лук. Просто очень свежий лук, - сказала она себе и перестала его резать. Присела за стол. Опустила лицо в ладони и замерла.
Тяжело вздохнув, опять принялась за готовку. «Он любит эту странную картошку под названием «Пушкин». Только надо очень точно подобрать время варки и степень поджаристости. А если и не получится сделать так, как он хочет, то ничего не скажет. Будет хмуриться и, надув губы, как маленький, молча есть. А я буду сидеть напротив и смотреть на него. Положив на сложенные в домик руки свой подбородок. И хлопать ресничками.
Только вчера он не пришёл.

И позавчера тоже…»

Высоко в небе сквозь прорехи в тяжёлых осенних тучах смотрела на неё луна. На домик с окном под красной черепичной крышей, на этот, такой спокойный и тёплый свет ночной лампы, так необходимый кому-то этой осенней холодной и ветреной ночью.
На её одинокую планету, где кроме старого домика с небольшим садиком во дворе, не было ничего. Совсем ничего. Уже много-много лет.

Веков.

Тысячелетий.

Она не знала, что уже давно умерла.