На старой, как и он сам лавке, чаще всего осенью, сидел подолгу старик, известный у нас в деревне всем под прозвищем "Чокнутый". Я знал и имя старика, и отчество, и фамилию (как никак "сосед напротив"), но все звали его "Чокнутым", так звал и я.
Его руки опирались на грубо выструганную палку. Старое, чёрного сукна пальто, давно прохудившееся, в заплатах на спине и рукавах, болталось на нём, точно мешок. На шее был намотан длинный, изъеденный молью шарф. Или, вернее, это была полоска, вырезанная из обыкновенного половика. На голове свисала широкими полями мятая фетровая шляпа.
Он сидел на лавке у низкого забора, за которым стоял его трёхоконный домишко. Серый, покосившийся  и прогнивший, он имел очень жалкий вид, и старик выглядел таким же - жалким и дряхлым. Каждое утро мать готовила завтрак на кухне и случалось ворчала: " Ох, опять расселся." Я подходил к окну. Старик только и делал: шамкал губами да рассматривал небо.
- И что там разглядывать!- продолжала ворчать мать.- Скоро зима, какое уж там небо.
Потом она вставала рядом со мной и сокрушалась:
- А жалко-то как.- И обращалась ко мне: "Ты спроси у него, Леж, может, чё надо?
- Хорошо,- отвечал я и выбегал на улицу.
На улице было холодно и безлюдно. К заборам жались полуголые деревья, похожие на растрёпанные метёлки. Выл ветер. Недалеко за деревней каркали над полем вороны.
Я подбегал к старику и садился рядом. Он недоумённо смотрел на меня и улыбался.
- Простите,- робко заговаривал я.- вам ничего не нужно?
Он продолжал смотреть на меня и, молча, улыбаться.
- Простите,- повторял я громче,- может чего...
Он снова долго смотрел на меня и улыбался и только после, наконец, отрицательно мотал головой.
Я ещё немного сидел рядом с ним, потом мне становилось неловко и я возвращался домой.
Часто я спрашивал у матери, отчего же старик такой, но она всегда уклонялась от ответа.
- Отчего? Это не простая история. Да и не понравится она тебе.
- Расскажи,- загорался я
- Потом,- отмахивалась она. Я обижался, но не выпытывал.
Как-то, примерно в середине октября, в один вечер, находясь у окна, я чем-то занимался. Старик сидел на своей лавке, вдруг небо затянуло тучами, ухнул гром и пространство пересекла, ослепляя, кривая молния. Прошла ещё минута, и вот, по стеклу забарабанили крупные капли дождя.
Я видел сквозь пелену растекающихся по стеклу ручейков бесформенную фигуру старика. Он по-прежнему сидел и не двигался с места. И тут я увидел, как он лёг прямо на лавку. Я не выдержал и выскочил на улицу.
- Дед!- закричал я, схватил его за плечо и затряс.
Он приподнялся и оттолкнул меня.
- Дед! Дед!- затараторил я,- пойдём к нам домой, у нас тепло, сухо, чай с вареньем.
Я уже собирался тащить его силой, как, испугавшись, отшатнулся. Старик повернул ко мне лицо. Своё жёлтое, изрезанное морщинами лицо. Таким я его видел впервые.
Оскалив редкие зубы, он с ненавистью смотрел на меня. Из его рта текла пена. Космы седых волос запутались и прилипли к вывалившемуся языку.
Дрожащими руками он обнимал лавку и отчаянно мычал... Я понял, что лучше оставить его в покое.
- Чокнутый,- сказал я матери,- то, понимаешь, улыбается, то зубы скалит. Дождь вон какой, а он лежит. Чокнутый, одним словом.
Мать промолчала, выслушав моё возмущение. Дождь кончился.
На следующий день старик снова сидел на том же месте, смотрел в небо и улыбался. Его руки опирались на палку. На нём было то же самое, чёрного сукна, в заплатах, пальто. На его шее был намотан длинный из половика шарф, на голове свисала полями та же фетровая шляпа. Всё было то же.
Прошли годы. Я давно жил и работал в городе, и однажды, находясь в отпуске, приехал к матери, в деревню. Старик исчез, он умер. Но лавка та стояла, и домик его вместе с забором ещё стоял.
Мать рассказала мне, что старика схоронили попросту, поминки справили скудные. Родных у него не оказалось и сбережений он после себя никаких не оставил.
- А всё-таки, отчего он был такой?- в который раз спросил я мать, не надеясь что она скажет правду. Но она сказала.
- Столько сколько тебе лет тому назад жена этого старика на снасях была. И вот подпёрло рожать ей. Старик тогда был вовсе не сумасшедшим стариком, а вполне нормальным молодым мужчиной. Вывел он свою беременную жену из дома, усадил её на лавочку, а сам рванул к председателю - в "скорую" звонить. Плохо стало его жене, кричала она. Пока тот дозвонился, пока из райцентра приехала "скорая", в общем, умерла она... Случилось это осенью, помню: дождь лил. Времена тогда были такие, сынок, на всю деревню два телефона: у председателя да в управе. После смерти жены и начал наш сосед слабеть умом.
История, рассказанная матерью, потрясла меня. И тут я кое-что вспомнил:
- Мам, подожди, но ведь моя бабушка слыла повитухой. Она что - не могла принять роды у бедной женщины?
- Не могла. Единственная в нашей деревне повитуха - твоя бабка, мама моя, как раз в это время принимала роды у другой женщины - у меня. Тебя я рожала, сынок...