ТатьянаАлександровская написал(а):он Толстой! И это знает каждый.
В час ночи мы выпили чаю, а в два Рудольфи дочитал последнюю страницу.
Я заерзал на диване.
— Так, — сказал Рудольфи. Помолчали. — Толстому подражаете, — сказал Рудольфи. Я рассердился.
— Кому именно из Толстых? — спросил я. — Их было много... Алексею ли Константиновичу, известному писателю, Петру ли Андреевичу, поймавшему за границей царевича Алексея, нумизмату ли Ивану Ивановичу или Льву Николаичу?
— Вы где учились?
Тут приходится открыть маленькую тайну. Дело в том, что я окончил в университете два факультета и скрывал это.
— Я окончил церковно-приходскую школу, — сказал я, кашлянув.
— Вон как! — сказал Рудольфи, и улыбка тронула слегка его губы. Потом он спросил:
— Сколько раз в неделю вы бреетесь?
— Семь раз.
— Извините за нескромность, — продолжал Рудольфи, — а как вы делаете, что у вас такой пробор?
— Бриолином смазываю голову. А позвольте спросить, почему вас это...
— Бога ради, — ответил Рудольфи, — я просто так, — и добавил: — Интересно. Человек окончил приходскую школу, бреется каждый день и лежит на полу возле керосинки. Вы — трудный человек! — Затем он резко изменил голос и заговорил сурово:
— Ваш роман Главлит не пропустит, и никто его не напечатает. Его не примут ни в «Зорях», ни в «Рассвете».
— Я это знаю, — сказал я твердо.
— И тем не менее я этот роман у вас беру, — сказал строго Рудольфи (сердце мое сделало перебой),
— и заплачу вам (тут он назвал чудовищно маленькую сумму, забыл какую) за лист. Завтра он будет перепечатан на машине.
— В нем четыреста страниц! — воскликнул я хрипло.
— Я разниму его на части, — железным голосом говорил Рудольфи, — и двенадцать машинисток в бюро перепечатают его завтра к вечеру. Тут я перестал бунтовать и решил подчиниться Рудольфи.
— Переписка на ваш счет, — продолжал Рудольфи, а я только кивал головой, как фигурка,
— затем: надо будет вычеркнуть три слова — на странице первой, семьдесят первой и триста второй.
Я заглянул в тетради и увидел, что первое слово было «Апокалипсис», второе — «архангелы» и третье — «дьявол». Я их покорно вычеркнул; правда, мне хотелось сказать, что это наивные вычеркивания, но я поглядел на Рудольфи и замолчал.
— Затем, — продолжал Рудольфи, — вы поедете со мною в Главлит. Причем я вас покорнейше прошу не произносить там ни одного слова. Все-таки я обиделся.
— Если вы находите, что я могу сказать что-нибудь...
— начал я мямлить с достоинством, — то я могу и дома посидеть...
Рудольфи никакого внимания не обратил на эту попытку возмущения и продолжал:
— Нет, вы не можете дома посидеть, а поедете со мною.
— Чего же я там буду делать?
— Вы будете сидеть на стуле, — командовал Рудольфи, — и на все, что вам будут говорить, будете отвечать вежливой улыбкой...
— Но...
— А разговаривать буду я! — закончил Рудольфи.
Михаил Булгаков «Записки покойника (Театральный роман)»
В одном из вагончиков в большом кресле с огромными подголовниками сидел Рудольф Клудски, повелитель слонов и руководитель этого Цирка. На столе засыхал недоеденный ужин, а в руках грелась солидная пинта крепкого эля. Он сидел напротив небольшого походного камина, больше напоминающего печь буржуйку. В тёмном углу каморки спала под пёстрыми лоскутными одеялами его жена, акробатка на моноцикле – велосипеде с одним колесом. Она была… немолода. И уже лет семь не выходила на арену, занимаясь в основном стиркой и готовкой. Напротив кресла стоял, понурив голову долу стройный высокий парень в белоснежной рубашке с открытой грудью, рукавами «фонариком» и огромным жабо вдоль разреза на груди.
- Не сердись на меня Тилло. Я желаю тебе только добра. Ты мой сын – воздушный акробат поднял удивлённый взгляд на Хозяина – да, да, именно сын. Вы все мои дети, моя семья. – продолжал Рудольф – и я хочу вам только добра. Ну вот куда вы пойдёте с этой – он передёрнул плечами – крестьянкой?
Рудольф поёжился в кресле, как будто представляя что-то не столько страшное, сколько очень неприятное.
- Она, я так чувствую, на сносях, и достойный работник в ближайшее время из неё не получится. Ты акробат. Гимнаст. Ты не сможешь найти себе работу.
- Я буду таскать мешки в порту! – бросил с вызовом, как будто в лицо, Тилло.
Рудольф оторвал взгляд от догорающих в камине головёшек, того и гляди станущих золой так медленно, как будто ему требовалось для этого преодолеть какое-то необычайное сопротивление воздуха, и глядя прямо в глаза акробата сделал долгий с прихлёбом глоток крепкого эля. Затем неожиданно резко сплюнул на пол, куда-то за кресло и сказал:
- Ты глупее ковёрного Ганса. С той лишь разницей, что Ганс глупит сознательно, чтобы рассмешить публику, а ты смешишь почтеннейшую публику думая, что говоришь умные вещи. Посмотри на себя – да, ты силён. И гибок. Но руки твои нежны, а кожа твоя бела. Кнут надсмотрщика оставит на ней незаживающие раны. Ты привык купаться в цветах и аплодисментах, а тебе придётся таскать говно гниющими от побоев руками. А вечером ты придёшь в свою жалкую лачугу вонючий, усталый, небритый уже неделю, с нарывами на месте кровавых мозолей и упав в кровать абсолютно без сил будешь мечтать о том, чтобы поскорее сдохнуть, и не видеть, как голодная мать кормит высохшей от бедности грудью младенца рахита. Который в лучшем случае переживёт ещё тройку другую рассветов. И станет добрым ангелом.
Тебе захочется сдохнуть от увиденного! Но смерти не будет. И утром, не выспавшийся и с ещё более зудящими ранами ты опять пойдёшь на работу, чтобы отдать свои жалкие гроши ростовщику, ссудившему тебе полтину на прошлой неделе, которую ты потратил на кусок хлеба для своей любимой крестьянки.
- Я и здесь живу, как в тюрьме. Эти аплодисменты, цветы, успех – они не радуют. Уже давно. Я рискую жизнью, и никто, кроме меня, не знает, как близок я бываю каждый вечер к этой мерзкой старухе с косой. Каждый вечер, когда оркестр замирает и я кручу это безумное сальто назад под куполом, в надежде, что руки найдут эту спасительную перекладину трапеции, каждый вечер, я слышу это ледяное дыхание в затылок. Но я иду, и делаю трюк.
Мы выживем. Я найду денег. Мы будем свободны, любимы и счастливы! Я ухожу, несмотря ни на что. Ты, старая слоновья задница не найдёшь таких слов, которые могли бы остановить меня. Ибо меня ведёт такая светлая и сильная любовь, которую ты не сможешь испачкать своими толстыми, сальными пальцами.
Я ухожу, Рудольф! И это решено. Я ухожу сегодня.
После столь резкой и эмоциональной речи в комнатке повисла тяжёлая тишина.
- Я не буду искать для тебя разумные слова. Любовь – это сумасшествие. Глупо уговаривать сумасшедшего. Но у меня есть подписанный тобой контракт. А ты- воздушный гимнаст – человек слова, не так ли? Не станешь же ты кидать старину Рудольфа и всю его труппу, обрекать нас на провал тогда, когда у нас сильная, как никогда команда. Мы приехали в один самых щедрых на чаевые городов. И ты хочешь сорвать нам большой куш? Рождественское представление? Ты хоть чуть-чуть понимаешь где реальность, а где бред влюблённого сумасшедшего?
Он постучал пальцем по редким волосам на темечке, - Ты подведёшь тридцать человек артистов. (Не говоря уже о несоблюдении контракта). Я знаю, что тебе сейчас всё равно, что будет с цирком, с труппой, с животными, которых надо кормить…. Тебя беспокоит только твоя крестьянка, ждущая тебя в хлеву с широко раздвинутыми ногами.
Что ж беги, бросай этих людей с их несладкими, а ты знаешь с какими ох, не сладкими судьбами они здесь собрались, бросай их на медленную голодную смерть. Ведь без главного номера в программе – цирк очень быстро умрёт. И что же, интересно, говорит твоя белоснежная совесть по этому поводу? Не скребёт ли сердечко?
- Что ж ты из меня жилы тянешь, Рудольф?! – закрыв лицо руками простонал Тилло.
Что же мне делать? Как быть?
- ну вот, ты хоть на минуту задумался – расслабился в кресле Клудски – слушай сюда.
Сегодня отработаешь программу. И не просто, а с блеском! С шиком и с азартом!
Ночью получишь расчёт. Правда за вычетом расходов немного тебе достанется. Но хоть вы и называете старика Рудольфа «старой слоновьей задницей» но я добавлю тебе отступных на дорожку.
И можешь идти.
Но помни! Обратно дороги нет! Даже если небо рухнет на землю, я не возьму в труппу предателя, не умеющего контролировать свои эмоции. Тебя ждала карьера. Слава, богатство, признание! Ты забыл бы наш Шапито и не вспоминал бы даже в страшном сне. А ты променял всё это на нечто эфемерное со смешным названием и четвёртым размером бюстгальтера.
Уйди с моих глаз. Я не хочу видеть тебя до ночи.
ПОШЁЛ ВОН!!!!! – заорал благим матом Рудольф. Гимнаст вздрогнул, как удара кнутом и поспешно вышел понурив голову.
Ссылка на текст.
Информация о Рудольфе (Всё, о чем я пишу, можно искать и изучать. "Лишних" слов в рассказах нет.
Так кому из них я подражаю? И ПОДРАЖАЮ ли?
А вы? Вы зачем нужны там, на земле?
-- Я?!! Ну, знаете ли...
-- Вы правы, меня зовут Ли, и я очень много знаю. Потому что очень много пережил.
Ли
