***
Все получилось случайно. Я шел по улице и увидел ее в витрине знакомого бара. 3а стеклом виднелась барная стойка, по одну сторону которой стоял бармен в окружении полок с бутылками, а по другую стояло четыре высоких стула с сидящими на них кошками.
На табличке у входа написано: «Нальем бесплатно. Орешек за доллар». Я вошел, скрипнув двумя болтающимися на хлипких петельках, деревянными дверьми. Стало тесно от совсем тусклого света и стен вдоль и поперек оббитых фотографиями в рамках. Везде кошки. Точнее на всех одна и та же: серая в полоску с зелеными глазами. Цвет понятен с самого начала, несмотря на снимки в черно-белых тонах. Она вообще всегда безумно узнаваема. Я погрузился в давно забытую атмосферу.

В зале раздались аплодисменты, на сцену полетели цветы, я из последних сил вышла на поклон уже в третий раз за вечер. От шума гудело во всем теле, уши зажали голову в тиски и крепко держали ее. Единственное желание на тот момент: сбежать и выпить.
- Браво, браво, на бис… - все хотели опять видеть меня, как будто я обезьяна на поводке. Хотя, думаю, обезьяне по легче: сделали фото, дали денег и гуляй дальше. А тут надо еще улыбаться, говорить спасибо, что пришли. Вечно играть эту ненавистную мне роль, потому что на нее идут.
- Ты гениальна, ты делаешь кассу, ах-ах, - а внутри желтая ненависть ко мне и циферки, которые он за сегодня заработал, - это я о директоре театра.
В голове застрял озноб и созревающий план побега. Я подмигнула партнеру, который держал своей потной рукой мою правую лапу, и намекнула мол, дико хочу в дамскую комнату – выручи, пока вернусь. Выскользнула за кулисы, бочком начала пятиться по темному коридору. Изредка воровато оглядывалась назад: нет ли погони. На выходе накинула на плечи свою серую шубку, дала пару центов сторожу и побежала.
Бежала легко, так как ни то чем не думала. Вдали где-то в конце улицы виднелся жалкий одинокий фонарь, куда надо добраться, во что бы то ни стало. А фонарщик уже прислонил лестницу к стене и ползет вверх, чтоб погасить свет. Полночь уже давно наступила. Я растерялась. Стала метаться из стороны в сторону. Пыталась крикнуть: «Не гаси, дай добежать», - но голос остался там, в театре. Здесь раздавался лишь жалкий протяжный мяучащий шепот, который вырываясь изо рта, тут же растворялся в воздухе. Стало липко от наступившей темноты. Кирпичные стены домов исчезли, накрывшись теплыми черными одеялами. Даже небо и то, отгородилось от меня, поднялось на несколько ступенек вверх, как будто черная бесконечность могла защитить его от меня.
Ничего другого не оставалось, как вспомнить, что кошки хорошо видят в темноте и идти дальше. Две тусклые зеленые дорожки с прыгающими на концах яркими кругами убегали от меня вперед. И я поверила, что если упорно следовать за ними, обязательно догоню их. Сбоку мигнул свет лампочки. Дошла. Вот он вход в бар в шаге от меня. Внутри сразу стало тепло. От деревянных стен шел терпкий аромат хвойного леса, пол чистый без излишков. Я потянулась. Косточки трещали от этого утомившего меня в конец дня.
- Хочешь выпить? – голос шел откуда-то из угла. Кто-то сидел на мягком диване, лицо его скрывала от меня газета, над которой клубился дым от прикуренной сигареты. – Я угощаю.
- У тебя есть мечта? – спросила я, как будто если бы он сказал нет, я бы отказалась.
- Для начала по вискарику. За газетой оказался еж, самый обычный, с иголками на спине и бабочкой в клеточку на шее. Я присела на диванчик напротив. Теперь нас разделяла только пустая столешница.
- За чей счет пьем?
- Если что я оставлю бармену пианино, а ты свою шубку.
- Значит все-таки за мой, – расслабилась и наконец-то сняла уши, которые весь вечер давили на мои виски. Кровяные потоки, пульсируя, и перегоняя друг друга, понеслись к голове, радуясь, что преграды больше нет. А через минуту я помогла им, разбавив парой глотков горячительного напитка. Еж закусывал дымом от тлеющей в его зубах сигареты, я тем, что наблюдала за ним.
- Хочу попасть в туман, – сказал мне он. Говорить больше не о чем.
Бармен молча протирал бокалы. По помещению разносился протяжный скрип от трения тряпки о стекло. Я подумала, что это первый еж в моей жизни.
Потом я его полюбила. Мы вместе отмечали очередной новый год. Я, еж, моя шуба и его пианино. Мы пили шампанское, целовались, в перерывах я жаловалась на боль в голове и на директора театра, а он курил.
- Мне предложили сходить в туман, сказали, что это не займет много времени. Понимаешь, там есть проводник, и мне гарантируют полную безопасность. Один приятель недавно вернулся оттуда. В общем, обещают незабываемые ощущения. Ты ведь понимаешь? – его глаза смотрели на меня, но уже не видели. Все его желание остаться прошло.
- В тумане должно быть холодно? Я дам тебе свою шубу и уши, у меня они побольше твоих. А когда ты идешь? Надо ведь собрать тебе кое-какие вещи.
Утром я нашла на тумбочке пачку сигарет и нашу с ним фотографию. Ее сделал бармен в день нашего с ежом знакомства.

Я ходил от стены к стене в баре и искал ту самую ее любимую фотографию. Нашел в том углу, где когда-то они сидели вместе. Когда она мне принесла ее, я попросил оставить на ней роспись, вставил в рамку и повесил на стену.
Много лет каждый вечер она приходила сюда, ставила напротив себя его пачку сигарет, пила виски и молчала. Иногда уходила с кем-то, но возвращалась всегда одна. Я любил ее фотографировать, а она давать мне автографы. Как-то раз пригласила меня на свой спектакль, и я подарил ей цветы.
В один из вечеров в баре мы остались вдвоем, по радио передавали, что еж снял фильм о своем путешествии, что он номинирован на какую-то там награду. Я выключил радио, а она сказала:
- Я читала утренние газеты, он там, в тумане нашел лошадь. Она красивая, серая в яблоко. Он любит серый цвет и виски. Продай этот бар, я больше не хочу сюда приходить.
Я ее любил и сделал, как она сказала. Утром выставил табличку FOR SALE, передал дела агенту и уехал. Поставил лишь одно условие: кошки пьют всегда бесплатно.

- Простите, вам налить?
- Пожалуй,- сказал я и присел за один из освободившихся барных стульев. – Знаете ее? – кивнул я на фотографию кошки, где на снимке они вдвоем.
- Ее нет. Зато еж приходил сюда часто. Все ждал ее, ждал. Спрашивал о ней, о старом владельце. Я не знал, чем ему помочь, лишь наливал виски и помогал прикурить. «Этот бар еще мой отец покупал, может он в курсе» - говорил я ему, но все время забывал спросить у отца. А еж все приходил с надеждой и опять ждал. Как-то пришел и сказал, что это его последний вечер здесь, вытащил какой-то пакет, протянул мне и попросил сохранить. Сказал, что она придет когда-нибудь, и мне надо будет обязательно передать ей эту сумку.
- А что оказалось внутри?
- Да, жуткое старье: какая-то серая шуба и уши.
- Еж умер.
Я узнал об этом накануне. Его фильму исполнялось пятьдесят лет с момента выпуска. В новостях показывали жутко слезливый пятиминутный ролик, о том какой он гениальный, какой вклад внес в историю кинематографа и технике работы с камерой в тяжелых условиях невидимости. В ролике плакала лошадь, упираясь копытами в его пианино, на фоне которого ее пытались эффектно снять. Показали его кабинет, утыканный наградами и фотографиями в обнимку с Аль Пачино, Софи Лорен, Тарантино и прочими супер звездами. В конце обещали открыть его звезду на Аллее звезд в Голливуде.
Ролик мы смотрели вместе с ней. Она сидела рядом на диване. Свет от экрана телевизора и зеленый цвет ее глаз скрещивались, танцевали и кружились в обнимку друг с другом посреди комнаты.
- Жаль, он так и не увидел моей новой шубы.